Материалы сайта www.evrey.com
Посещайте наш сайт ежедневно!


Пролетели осенние праздники

Пролетели осенние праздники. Скоро — Ханука. Но воспоминания о сентябрьских «каникулах» все еще свежи, а некоторые из них надолго останутся в памяти.

Одно из моих наиболее ярких впечатлений в суккотние дни — встреча с замечательным израильским художником Тувьей Кацем...

 

МИР — ГИГАНТСКАЯ МАСТЕРСКАЯ...

 

Шейна Моргенштерн, журналист

 

Тувья никогда не говорит о себе: «я — израильский художник». Когда его спрашивают, кто он, он отвечает: «цаяр иври» (еврейский художник), подчеркивая свою глубокую связь с еврейской традицией.

Тувья Кац рисует и пишет, как большинство художников, то, на что любовью откликается его душа. Для него это — Иерусалим, библейские сюжеты...

Но речь пойдет не об очередной выставке мастера, а о его необычной для «индивидуалиста» деятельности. Ведь как будто бы не без оснований считается, что всякий художник замкнут в собственном мире, опасаясь «расплескать» накопленные впечатления и эмоции, растратить на что-то иное, кроме искусства, порывы души.

У Тувьи Каца нет таких опасений. Движимый стремлением поделиться накопленным опытом, он стал инициатором регулярных встреч с творческими людьми, ищущими свой путь в еврейской культуре. Это, главным образом — выходцы из России, баалей тешува (люди, вернувшиеся к соблюдению еврейской традиции).

Дело в том, что сам Тувья Кац — тоже баал тешува, только он начал соблюдать законы Торы много лет назад. Это и есть главная тема его размышлений, его жизненного и творческого исследования — проявление ощущения Всевышнего в искусстве.

«Тувья Кац религиозен и соблюдает законы еврейской традиции, — пишет о Каце искусствовед Ципора Лурия, — Возможно ли это одновременное существование в двух мирах, каждое из которых требует полноты власти над душой и временем?.. Вероятно, он расплачивается за это одиночеством...».

В самом деле. Многие израильтяне полагают, что религиозное отделено от светского непроницаемой стеной. И написав в своем эссе об одиночестве Каца, Ципора Лурия имела в виду, что Тувья Кац не может быть понят в религиозных кругах как художник, а в «светских» — как религиозный человек.

Но Тувья Кац трактует эту проблему «одиночества» иначе.

— Стремление к тешуве, — говорит он, — рождается, когда внутри человека возникает необходимость надстроить к тому, чем живешь, еще этаж. В книге рава Авраама Ицхака Кука Орот а-Кодеш сказано, что человек поднимается к «окончательному исправлению», совершенствуется духовно, не отвергая ранее приобретенный опыт, но добавляя к нему новое... По-моему это очень важная мысль, существенно меняющая стандартное представление о процессе тешувы.  Основа моего пути — постоянное восхождение от унижения, страха перед Катастрофой — к вере в человека; от неосознанного ощущения своего еврейства — к изучению еврейской традиции; в творчестве от овладения «азами» — к свободе в постановке задач... Что же касается одиночества, на первом этапе тешувы — это, на мой взгляд, вполне естественное состояние. Замыкаешься, стараясь избегать всего, в чем есть нечто дурное, отдаляешься от людей. Но это — временное явление, как аллергия на антибиотики. Нормально, когда человек приобретает устойчивый иммунитет — он не боится уже «заразиться» злом, возвращается в самую гущу жизни и во всем видит приметы грядущего Освобождения...

Тувья Кац родился в 1937 году в Дубно (Польша). Перед самым началом Второй мировой войны его родители успели уехать в Аргентину. Там, в Аргентине, Тувья рос, там стал участником молодежного сионистского движения, там учился живописи.

В 1960-м году вместе с женой Пниной он приехал в Израиль. Молодая семья поселилась в киббуце в северной Гилилее. Удивительные пейзажи тех мест — сверкающая гладь озера Кинерет, обрывы над водой, горы, повисающие в небе птицы... Все это воплотилось в произведениях художника.

В начале 70-х Кацы переехали в Иерусалим. Последующие несколько лет стали для семьи едва ли не самыми трудными. Не было ни жилья, ни денег. Тувья брался за любую работу, чтобы хоть как-то обеспечить семью. На живопись практически не оставалось времени.

Но зато когда появилось возможность писать, в нем будто прорвалась плотина сдерживаемых до времени эмоций. Произошел творческий перелом. Если раньше его картины были предметными, то теперь он пишет абстрактные композиции, наполненные глубоким и искренним волнением. В одних — беспокойное переплетение линий словно сеткой покрывает поверхность холстов, в других — широкие мазки, заряженные напряженной духовной энергией. Невольно возникают ассоциации с творчеством известных израильских классиков «лирического абстракционизма» — Стемацкого и Штрайхмана.

— Поиски формы выражения моих идей и чувств занимали меня еще в Галилее, — рассказывает Тувья Кац. — В Иерусалиме все постепенно будто бы встало на свои места. Я понял, что реалистическое «копирование» предметов не передает сущность явлений и вещей, остро ощутил необходимость метафоры. Только метафора способна сократить разрыв между внешним окружением и внутренним миром художника. Смена направления приблизила меня к открытию истинного смысла еврейского искусства, к осознанию его глубокой связи с Торой...

На столах в сукке — чай, кофе, аппетитные пироги... Монолог Тувьи раздвигает пространство до необозримых просторов. И будто бы нет никого и ничего вокруг — только его ровный спокойный голос.

Поражает его эрудиция, знание истории. Не только израильской, но и — далекой и, казалось бы, непонятной ему России. В доказательство каких-либо сентенций он упоминает российские события, называет даже имена... Беседа, как сообщающийся сосуд — естественно и плавно перетекают в ней слова: от художественного творчества — к иудаизму и Торе, от иудаизма снова — к творчеству.

Легко и свободно оперирует Тувья Кац терминологией еврейских Учителей. Приводит конкретные примеры из истории мирового искусства разных эпох...

— В своем стремлении к красоте художник совершенствует себя и мир, — говорит Тувья Кац. — Ибо красота — мост между намерением и действием. Об этом говорил рав Кук. Заповеди учат художника, что, уединившись в творчестве, он не свободен от обязанности жить среди людей. И это не пустые слова. Это — позиция, рассматривающая искусство как часть целостной мировоззренческой системы. Путь человека в стремлении к Творцу — учеба. Наверное, я не смог бы учиться, если бы не рисовал. А теперь без учебы не могу рисовать. Мне очень важно, чтобы между тем и другим был некий баланс. Всевышний открывается мне через поэтическое. Наше творчество — Его тень. Иудаизм указывает нам путь приближения к Творцу. Наша связь с Ним — в «песне». Подобной той, которую вознесли евреи, когда по образовавшемуся проходу перешли Красное море... Наше предназначение — благодарить Всевышнего. Это предназначение истинно еврейский художник реализует в искусстве... Мне представляется, что мир — гигантская мастерская, в которой исправляют пострадавшие вещи. И еврею отведена в ней особая роль — роль исполнителя, пытающегося вернуть вещам первозданный облик, исправить ущерб, нанесенный в процессе развития человеческой цивилизации. В этом основной смысл эстетики подлинно еврейского искусства...

 

Иерусалим