Своим искусством он проникает за пределы времени и пространства. Ему, человеку и философу, недосуг размышлять о славе... Его картины словно возникают сами по себе, от прикосновения краски к холсту и фанере. И таким образом являют свету художника по имени Бедя Майер...

С Бедей мне посчастливилось встретиться в 1996 году. Случилось так, что, подбирая работы для выставки “Культура и варварство” в Стокгольме, я нашла акварель некоего Лео Майера, написанную в концлагере “Терезин”. Готовя экспозицию, я искала информацию об авторах. Жизнь Лео были представлена лишь датами: 1900–1944 гг.

И произошло чудо. Лео Крамар, сын Лео Майера, случайно узнав, что выставлена работа его отца, из маленького шведского городка, где он жил, приехал в Стокгольм и привез письма и фотографии. На одном из снимков был запечатлен импозантный мужчина в шляпе, стоящий у мольберта.

— Это Бедя, младший брат отца, — объяснил Лео Крамар, — Он пропал во время войны. Поиски его не увенчались успехом. А теперь уж и искать поздно.

Оказалось — не поздно. Мы нашли Бедю Майера в Герцлии, в доме престарелых. Лео Крамар с женой прилетели в Израиль. И мы все вместе отправились навестить Бедю и его жену Хану.

Так, через 55 лет, благодаря случайно найденной акварели, произошло объединение семьи. А я встретилась с необыкновенной личностью, художником Бедей Майером.

Бедржих (Бедя) Майер родился в 1906 году в Ходонине. Семья Майеров держала постоялый двор.

• Лео здорово рисовал. Я рисовал скверно. “Взял бы рисунок у брата, получил бы грамоту”, — жалел меня учитель. В четвертом классе меня прорвало. Учитель, профессор Ливора, взял мои рисунки и говорит: “Этот жиденок творит чудеса!”. Школа у нас была большая. Мы с Лео были единственными евреями среди 700-т лютеран и католиков.

В шестом классе мне пришлось бросить учебу. Отец умер, брат изучал архитектуру в Праге, сестра вышла замуж и уехала в Вену.

Я продолжал рисовать. Трактир жил своей жизнью, я — своей. Я брал краски и до обеда уходил на пленер.

Я пошел к Лиовре и сказал: “Возьми меня к себе работать”. Ливора согласился. Он научил меня многому.

Лео нравились мои работы. И он повез их Тилле — профессору Пражской академии художеств. Профессор сказал Лео: “Если бы твой брат приехал в Прагу, я принял бы его на мастер-класс”.

Уехать в Прагу я не мог. Матери — 60 лет, не оставишь одну. Да еще — трактир...

В войну русские освобождали Ходонин. Бомба разорвалась рядом с нашим домом. Сгорели все мои картины...

В 30-е годы я работал графиком в издательстве Сынека. Мы выпускали издания с офортами. Сынек знаменит тем, что впервые издал “Швейка”. С иллюстрациями Лады.

Лео был поглощен архитектурой и всегда строил что-то из ряда вот выходящее. Построил, например, виллу режиссеру Авербуху на Брандове. Помню черный линолеум — нечто футуристическое, лестницу из стекла...

Мама выжила в Терезине, хотя ей было тогда 78 лет... Лео убили...

Идиллия кончилась в марте 1939, когда фашистские войска вступили в Ходонин. Бедя перебрался в Прагу, где “Э-Халуц” и другие еврейские организации пытались подпольно отправлять евреев в Палестину. В конце 39-го Бедя вместе с большой группой евреев оказался в Братиславе, на сборном пункте.

450 молодых евреев жили в общежитии, рассчитанном на 100 человек. Их охраняла словацкая полиция, так что, фактически они были в заключении. Еврейская община оплачивала жилье и еду. Здесь Бедя познакомился со своей будущей женой — Ханой...

В несносных условиях молодежь ждала полгода. В конце июля 40-го года почти полторы тысячи беженцев втиснули в три маленьких прогулочных пароходика и отправили вниз по Дунаю. В румынском порту Сулина пересели на “Атлантик”, греческий углевоз, кое-как приспособленный для провозки пассажиров. И опять — теснота, антисанитария, плохое питание... Более подходящих условий для тифа не придумаешь. И он разразился, унося жизни каждый день. На Йом Кипур дошли до Стамбула, где должны были получить еду, воду и топливо. Но турки причалить не разрешили. Лишь маленький катерок подошел к “Атлантику” и доставил дары от стамбульских евреев.

Вскоре “Атлантик” оказался в Средиземном море — без угля, с полуголодными больными пассажирами на борту. Началась война, и немецкие подлодки стали шнырять по Средиземноморью. На счастье, после долгих недель дрейфа их заметила британская канонерка, и отбуксировала на Кипр. Оттуда, под конвоем британских судов, странники, наконец, прибыли в Хайфу.

Радость прибытия на Святую Землю была преждевременной. Британские “джентльмены”, подержав беженцев с неделю за колючей проволокой, усадили их на другой корабль и отправили на далекий остров Маврикий.

На этом экзотическом острове возле Мадагаскара была заросшая джунглями тюрьма, оставшаяся еще со времен господства французов. Беженцев-мужчин расселили по камерам, женщин — в глинобитные хижины. И началась пятилетняя ссылка.

Хоть и взаперти, “временно задержанные” общались с островитянами посредством работы. Вскоре маврикийцы убедились, что евреи многое умеют и вносят изрядный вклад в экономику острова. Продукция ювелиров, золотых дел мастеров и ремесленников продавалась на Маврикии и вывозилась в соседнюю Южную Африку. Музыканты давали концерты, услаждая слух коменданта и островной элиты, а художники рисовали, делали копии и гравюры.

Бедя снова мог работать. Он писал на продажу копии старых мастеров и портреты жен британских офицеров. Еще Бедя давал уроки.

Приехав в Палестину, семья Майеров испытала на себе все “трудности роста”. Бедя зарабатывал на хлеб малярным делом. Хана устроила домашний детский сад — брала детей на время отпуска родителей. Своих детей у Майеров не было.

Шли годы. Они состарились и поселились в Герцлии, в “доме для родителей”. Хана, прекрасная керамистка, налепила уток и гномов, а Бедя в специально отведенном помещении преподавал рисование “юным” ученикам, которым было в основном за семьдесят. И рисовал сам. Поломанная кукла, арлекин, пьеро, ослик, кошка... Картины из цветных сновидений... Кому это надо? — этот вопрос художника Майера, похоже, никогда не волновал.

При встрече с Бедей, потрясенная его работами, я спросила: “А выставки-то у тебя были?”.

— Да, — гордо ответил Бедя. — Совсем недавно! Лет двадцать назад...

У Беди действительно было несколько небольших выставок в галереях Тель-Авива и Герцлии, немало работ было продано. Но разве это оценка для такого мастера?

Бедя говорит о себе так:

— Я подошел к заключительному моменту. И не знаю, как с этим быть. Если рисую, не имею права ошибаться — вдруг уже никогда не смогу исправить то, что сделал... Но зато, если бы не госпожа с косой, разве получали бы мы такое удовольствие от жизни?..

Уже после нашего знакомства, в 1999 году, у Беди была выставка — в Иерусалимском театре. Бедя стал знаменитым. О нем пишут в газетах, его картины показывают по телевидению. И вот 7 марта 2002 года в Доме технологий в Иерусалиме, мы увидели его недавние работы...

Одна из его последних картин Беди называется “Адама – Адам – Дам”, что значит “Земля – Человек – Кровь”. На красной земле в белом ореоле фигура мужчины, вверху полоса света и светило. Человек и земля открыты нам, вечность — замаскирована.

Другая картина — “Ловец облаков”. Мальчик ловит сачком... облака.

— Человек непознаваем, — говорит Бедя. — Мы ничего не знаем о себе, все наши знания — миф, мираж, сон. Мы играем роли и носим маски. Мне досталась второстепенная роль, и даже ее я не смог сыграть толком. Но мне удалось поймать несколько прекрасных облаков в свой сачок, и я вполне доволен добычей...