Когда, в конце 1960-х годов, я переживала сложный этап перехода от детства к
взрослой жизни, песни Боба Дилана были фактически единственной нитью,
связывавшей меня с действительностью. Большую часть времени я проводила тогда в
четырех стенах. Вставала, ела и спала с результатами тестов S.A.T.
(обще-американский тест проверки знаний программы средней школы) и документами
для поступления в колледж. Я жила в насквозь пропитанном конкуренцией мире, где
от меня ждали выдающихся достижений. Но на другой чаше весов лежали песни Боба
Дилана, в которых он рассказывал о временах, когда «последний станет первым», о
белых голубях, спящих в песке, о Тамбуриновом Человеке и многих других вещах,
находивших отклик в том уголке моего существа, который я только-только начинала
познавать — в моем «внутреннем мире».
Мало кого из окружавших меня людей волновало в те дни наличие или отсутствие
этого самого внутреннего мира. Однако я верила в то, что обязательно найду
единомышленников.
На втором курсе колледжа мой внутренний мир получил богатейшую подпитку из
стихов французского поэта-символиста Артюра Рембо, творчество которого, как
оказалось, высоко ценил и любил Дилан.
Окончив колледж, я в течение двух лет проработала на телевидении, в престижной
должности. Затем, к удивлению своих близких, бросила все и переехала в Мэн.
Принятию этого неожиданного решения способствовал ряд важных факторов: смерть
отца, любовь к природе, стремление к одиночеству… В тот период меня изводили,
буквально жгли изнутри, вопросы о смысле жизни, на которые у меня не было
ответов. Я всегда боялась, что меня «унесут ветры». Но в тот момент желание
перечеркнуть все ограничивающие меня стереотипы было сильнее любых страхов.
Дилан ранних 70-х, как и в 60-е — когда я мучилась с поступлением в колледж,
скрашивал мои долгие зимние вечера у пылающего камина. Он пел о необходимости
хранить верность своему истинному Северу и о том, что происходит с человеком,
который поступает иначе; о соответствии человека собственному видению мира и
своим мечтам, о честности по отношению к себе и своим чувствам. Не все его песни
восхищали меня. Мне не нравились, к примеру, его посвящения женщинам. А
некоторые из них — просто злили. Я была не типичной поклонницей Дилана.
Как же Боб Дилан помог мне найти дорогу к Всевышнему и очутиться здесь, в
Иерусалиме — в городе о котором я вообще не думала в юности?
Спустя годы я осознала, что он, точнее — его произведения, проникая в сердце
человека через его слух, завоевывали сначала душу, а потом подчиняли и остальные
грани его личности. Он обладал неповторимой художественной целостностью, которая
заставляла его следовать за собственным воображением, куда бы оно ни завело. Это
отнюдь не означает, что Дилан никогда не заходил в тупик и у него были ответы на
все вопросы. Порой в словах его песен с достаточной очевидностью проступало
замешательство. Однако даже свою растерянность, равно как ясность, свои надежды
и отчаяние он неизменно рассматривал как часть некоей гигантской картины. Как
данность, все аспекты которой он стремился отразить в своих песнях.
Дилан знал, как стучаться в двери Небес. В его песнях, полных библейских
образов, всегда ощущалось, что он осознает Присутствие Всевышнего.
Помню фотографию 1983 года, на которой он стоит у Стены плача в тефилин. Мой
друг рассказывал, как Дилан на своем лимузине, в сопровождении телохранителей,
ездил в Фар Рокэуэй, чтобы поговорить с ныне покойным раввином Шломо Фрейфельдом.
Беседа так заинтересовала его, что он попросил разрешения приехать еще раз.
Что касается меня, я к тому времени уже нашла общий язык со своим внутренним
миром, и для его подпитки мне было достаточно песен Шломо Карлебаха и
традиционных земирот за шаббатним столом в Старом Городе Иерусалима.
Первые несколько лет моего брака мы прожили в Денвере. Как-то раз в одном из
наших долгих разговоров с мужем само собой всплыло имя Дилана. И мой муж
признался, что творчество Дилана оказало большое влияние и на него.
Супруг мой был уверен, что его ребе, ныне ушедший в иной мир раввин Шломо
Тверски — один из немногих евреев, способных говорить на языке Боба Дилана и
по-настоящему открыть для него еврейское мировоззрение. Убежденность мужа в этом
была настолько сильна, что, оказавшись по делам в Калифорнии, он поехал в Малибу,
где тогда жил Дилан, и попытался его найти.
Припарковав автомобиль в начале квартала, он направился к тому месту, где, судя
по имевшейся у него информации, должна была находиться вилла знаменитого певца.
Дом стоял на самой вершине холма, а примерно на полпути к нему у одной из клумб
немолодая женщина подрезала цветы. Муж решил, что это, вероятно, мать Дилана.
Когда муж приблизился к ней, ее взгляд сосредоточился на его цицит и кипе. Он
решил, что лучше всего сразу же, без обиняков, объяснить, с чем связано его
неожиданное появление в этих краях.
— Я ищу Боба Дилана. Это его дом? — произнес он, обращаясь к стоявшей перед ним
женщине.
— Нет, Боб живет дальше по улице, — ответила она. — Я не имею права показывать,
где именно. Но скажите, зачем вы его ищите??
В тот момент мой муж понял всю сумасбродность своей затеи. Его разочарование
было столь велико, что сначала он даже не хотел продолжать разговор. Но женщина
была с ним столь любезна, что он решил все же открыть ей цель визита.
— Все дело в моем ребе Шломо Тверски. Я просто хотел, чтобы Боб Дилан с ним
встретился. Мне кажется, эта встреча смогла бы повлиять на его жизнь.
Как только прозвучала фамилия «Тверски», пожилая дама в удивлении застыла на
месте. Ее глаза широко распахнулись. Как оказалось, она сама была еврейкой —
женой знаменитого продюсера. А выросла она в Милуоки и лично знала отца раввина,
о котором говорил мой супруг.
— Подумать только! Семья Тверски из Милуоки! — воскликнула, наконец, эта
женщина. — Мой отец возил меня к Ребе! Все в Милуоки знали его. Он пользовался
большим уважением. Ни один судья, будь он евреем или нет, не выносил приговор по
сложному делу до тех пор, пока не поговорит с Ребе. И ни один адвокат не
соглашался браться за трудные дела, не спросив у него совета...
Она, не в силах передать в словах всю полноту охвативших ее полноту чувств,
покачала головой.
— Послушайте, молодой человек! — после паузы сказала она. — Я очень хочу вам
помочь. Знаете, что — вот вам лист бумаги, напишите сообщение для Боба, а я
позабочусь, чтобы он его прочел…
На том и закончилась история «знакомства» моего мужа с Бобом Диланом. Спустя
девять месяцев после нашей свадьбы Ребе умер…
Песни Боба Дилана — калейдоскоп жизненных наблюдений и впечатлений. Они помогли
мне услышать и в некоторой степени понять язык и музыку этого мира.
Этим утром, к примеру, направляясь в магазин на углу, я заметила, как автобус
похоронной службы затормозил у тротуара рядом с группой совсем маленьких девочек
с портфелями, чтобы отвести их в школу. Вначале это показалось мне неуместным и
странным. Разве нормально, чтобы позднее тот же автобус использовали для
проводов тела в последний путь?
Задав себе этот вопрос, я вдруг, осознала, что слова «Хевра Кадиша», в
буквальном переводе означают — «Священное братство». И написанные белым на
темном боку автобуса буквы внезапно утратили свою традиционную ассоциацию с
похоронной службой. Группа садящихся в автобус девочек — это просто другой вид
хевры кадиши, суть которой — единение невинных, чистых душ.
Безусловно, такое открытие «глобальным озарением» не назовешь. Но оно,
несомненно, подало мне знак, что мое сердце не спит. Я, стараюсь, как Дилан, и
впредь вслушиваться в драгоценную музыку этого мира. И бесконечно благодарна ему
за то, что он сыграл свою партию в симфонии Великого Композитора…
