…В Иерусалиме в 1995-м году готовили гала-концерт бардовской песни. Предполагалось, что для участия в нем в Израиль приедут барды из России, Германии и США (свои, израильские, тоже, разумеется, выйдут на сцену). Общий список составляли по «кандидатурам», предложенным менеджерами из соответствующих стран.

Изучив российский список один из иерусалимских организаторов концерта, позвонил мне:

— Тут они включили Владимира Туриянского, — сказал он. — Многих опрашивал. Никто из наших о нем ничего не знает… Тебе это имя о чем-то говорит?..

Еще бы! Песни Володи в авторском исполнении я слышала не только со сцены, но и в узком кругу, в дружеских компаниях, в том числе — и у себя дома. В те времена, когда этот песенный жанр официально был под глухим запретом и знали о его существовании лишь немногие посвященные. Да и я тогда, готовая бесконечно слушать песни Туриянского, о «жанровых классификациях» вообще не думала. Просто очень любила музыку и поэзию. В Володиных песнях было и то и другое. Он виртуозно играл на гитаре, приятным голосом пел. А стихи его звучали откровением. И все вместе, окрашенное обаянием его личности, воспринималось слушателями как неспешный разговор по душам…

Организатора иерусалимского фестиваля я, сразу скажу, убедила. Туриянский приехал в Израиль. И вот на сцену иерусалимского концертного зала «Жерар Бахар» один за другим стали выходить авторы-исполнители. Когда на сцене появился Володя, в зале воцарилось молчание. Но — лишь на несколько первых минут. Потом по рядам прокатился возглас удивления — «Да это же песни нашей молодости!». Туриянского «узнали» по его песням. Охваченная воспоминаниями, публика начала ему подпевать. Песни Володи возвращали в незабываемые дни юности, когда…

Володя, несомненно, входит в группу бардов «первого эшелона» — в одном ряду с Берковским, Городницким, Сухаревым и т.д. Почему же их имена у всех на слуху, а фамилия «Туриянский» у многих стерлась из памяти? — спрашивала я себя.

На этот вопрос, наверное — много ответов. И потому, что Володя — очень скромный, тихий человек. И потому, что он периодически надолго «исчезал», помногу месяцев «бродяжничая» с экспедициями. И потому, что никогда не числился в рядах борцов за право свободного творческого самовыражения. Единственное право, которое его всегда по-настоящему заботило и заботит в жизни, это — «право быть собой». И за него Туриянский заплатил немалую цену. В одной из песен он так и скажет об этом: «…За право быть собою заплатили. И пели все, что нам хотелось петь».

В жанре авторской песни Володя, пожалуй — непревзойденный «мастер пейзажа». Природа — центральный персонаж большинства его произведений. Сливаясь с ней, он черпает из ее красоты «арифметически» точные поэтические метафоры, вводя слушателя в круг собственных ощущений. Таких примеров из творчества Туриянского можно было бы привести множество.

Природа для Володи — вдохновение, расцвечивающее особыми красками звучание его гитары. И — инструмент для разговора о жизни. О радостях и боли. О мгновениях счастья и о трагедиях, которые ему довелось пережить.

Поэтически метафоры и звуковые интонации настолько выразительны, что вслед за автором и исполнителем песни оказываешься на «месте действия», окидываешь мир его глазами. И вот — следующая строфа, хотя это как будто бы все еще осенний «пейзаж», легкими акцентами сообщает тебе, что ты попал не в безмятежное «царство», но — в юдоль тревог:

Разговаривал Володя мало и неохотно. Предпочитал петь. В гости (было это давно, когда мы еще жили в Москве) обычно приходил с гитарой. И никогда «не отнекивался». Напротив, если собравшиеся стеснялись просить (чтобы не подумал, что пригласили «развлекать публику»), он сам спрашивал у хозяйки (или хозяина) дома: «Ну, что тебе спеть?».

Пишут о Туриянском нечасто. Оно и понятно: он все написал о себе сам. Есть у него, например, стилизованная под городской фольклор песня о собственном происхождении. «Мой дед Григорий родом из Одессы», — поет он об отце матери. И еще о нем же: «Дед выстроил у моря халабуду / с еврейским здравым смыслом, без затей…». И дальше — об отце: «А папа, Лев Абрамыч, был из Польши…».

Владимир Туриянский родился 21 августа 1935 года в Москве. Отца своего не помнит. Потому что на годы его раннего детства выпали мрачные события советской истории, когда у кормила страны стоял, как сказано в той же «автобиографической» песне, «товарищ Сталин — «наш родной Отец».

Отца арестовали в 1937-м, когда Володе было всего два года. О его гибели семья узнала лишь через годы. А тогда, вскоре после его ареста, семью «врага народа» выслали в Казахстан.

Горькая обида на несправедливость реальности осталась в сердце Туриянского на всю жизнь, выплескиваясь в его «лагерную лирику».

Туриянский все примеряет на себя. Иначе не передать палитру людских переживаний и не найти отклика в сердцах тех, кто ничего подобного не изведал.

Впрочем, во многих его песнях, в том числе, «лагерного» цикла — несколько смысловых слоев. В том же процитированном здесь стихотворении о застенках проступает образ советской действительности. Прочитываясь с первой его строки — «Бывает так: бессрочный арестант…». Что ж, сама жизнь, а точнее — советская власть, с раннего детства зачислила Туриянского в разряд «гонимых».

Его детство и отрочество прошло в Кустанайском крае, вдалеке от Москвы. Не будь этой ссылки, все в его судьбе могло сложиться иначе.

В родные края средней полосы семья вернется только в 1946-м году. Да и то — не в Москву, а на 101-й километр, в поселок Струнино Московской области. Там Володя окончит школу. Оттуда отправится на армейскую службу. «Черные» дни, казалось бы, давно отлетели в прошлое. А над семьей все еще незримо нависало «сталинское проклятие». О своих детских и отроческих годах Володя расскажет так:

После смерти «вождя народов» по стране Советов прокатилась волна реабилитаций. Реабилитировали «посмертно» и Льва Абрамовича Туриянского, Володиного отца, а, значит — и всю семью. Стерли, наконец, «пятно» — можно было вернуться в Москву, можно было учиться в высшем учебном заведении. Володя тут же этим воспользовался и поступил в Московский институт культуры. Но обретение «свободы» обернулось иллюзией.

Через годы, мысленно возвращаясь к тем временам, когда на восстановление человеческого достоинства возлагались большие надежды, Туриянский напишет:

О жизни в советском отечестве он скажет:

Он снова ощущает себя «за решеткой». Только теперь ему ясно: внутри «забора» — бескрайние просторы всей страны:

Хоть и говорил Туриянский в своей песне, что «бежать» некуда, он все же искал пути освобождения. С третьего курса института он совершает свой побег — уходит с геологической экспедицией в Сибирь, в глухомань — туда, где законы устанавливает природа. Идею получить высшее образование он оставляет навсегда. Осваивает рабочие специальности — слесарь, радиомеханик, электромонтер, наладчик геофизической аппаратуры. И — странствует, уезжая то на Крайний север, то в сибирскую тайгу. С геологами или геофизиками. Где-то в глубине души боль остается, но ощущение свободы и самодостаточности, наконец, приходит к нему. Приходит осознание того, что, говоря его же словами — «В наш век лихой нам нужно так немного: / Улыбку друга, ветер над листвой».

Оценивая прожитое и пережитое, Туриянский в одной из своих песен скажет:

Потому что понимает: истинная свобода, истинное счастье живут внутри человека. И, если удается человеку подобрать к ним ключи, внешние обстоятельства потеряют власть над этими ощущениями.